Прошлой осенью в аду - Страница 60

— С чего вы взяли? — возмутилась я. — Стану я воссоединяться с каким-то жвачным. У вас ведь копыта под столом! Что, тоже от товароведа достались?

— Нет, это еще в Египте… я несколько неточно составил одну взвесь… Плюс передозировка… Копыта — это ничего, Юлия. Главное внутренний мир, то, что в душе…

— И внутри гадость. Вы мне противны, Гарри Иванович. Я не могу вас любить!

— А кто твоей любви требует? И не надо любить, — спокойно ответил Бек. — Надо слушаться. Женщине, тем более твоих весьма средних способностей, вообще довольно только слушаться умного мужчины. Ты, Юлия, изящна, пылка, чутка, но совсем не умна. Ты будешь тем эфиром, который взовьется, вспыхнет и меня понесет — туда, в глубины, которые есть высоты!

— Ну уж нет, — уперлась я. — Никуда я вас тащить не стану. Если даже половина из того, что я про вас знаю, правда, то место вам…

— В аду? А я не прочь! Там не шашлыки из грешников жарят — там начало жизни, движения, и мы с тобой…

— Без меня! Не стройте никаких планов. Мне даже стоять с вами рядом противно.

— Может, у тебя под платьем и ножик спрятан, как тогда? Юлия, Юлия, в тебе пылает огонь, и его больше, чем в моем тигле. Смотри снова себя не спали! Давай-ка подобру-поздорову…

— Нет!

— Подумай только, от чего отказываешься! «И будешь ты царицей мира!» Литературу преподаешь, так что зря я тут распинаюсь. Ты и сама знаешь: нас ждут покой и блаженство.

— Хорошо блаженство — вы мне ростом по пояс. С копытами. И уже с рогами.

— Это не те рога, пойми! Не из анекдотов! С рогами вышла историческая путаница. Рога — это символ стихийной силы и могущества. А ноги что? У меня их полно. Я кое-какие тебе уже показывал. Выбирай любые! Эх, ты даже глупее, чем я думал. К чему тебе мой рост, внешность? Я все могу! Ты что, не хочешь быть бессмертной? Невыразимо прекрасной? Да все бабы этого хотят. Летим же на вокзал! В Ростов!

— Я никуда не поеду с убийцей, — отрезала я.

— Почему с убийцей? Знай: смерти нет. Есть бессмертные элементы и временные, случайные их соединения. А я как раз из тех, кто знает тайну соединения и разъятия, притяжения и разложения, тайну движущихся энергий. Те дурочки, чьи души с моей помощью устремились в неведомое, уже прильнули к своему первоисточнику, а мне дали драгоценные крупицы живой энергии, сдвинувшей элементы с насиженных мест. Они не умерли, нет! Они перевоплотились, они насытились светом, а мир — красотой. Гляди!

Из-под стола он вдруг достал большой потертый черный дипломат и стал открывать его. Замок, видно, заржавел, потому что Бек долго терзал его кривым гвоздем, пока не раздался то ли щелчок, то ли треск. В дипломате лежало множество каких-то комочков, завернутых в темно-серый сатин, из какого шьют халаты для слесарей и дворников. Гарри Иванович аккуратно развернул один лоскут сатина, и я увидела прекрасную большую брошь с огромным рубином среди множества мелких желтых бриллиантов. Бек положил брошь на стол рядом со своей пустой тарелкой и развернул другую тряпку. Там оказался браслет старинной работы с жемчугом и эмалевым портретом какой-то кудрявой дамы. Следующий кусок сатина содержал бриллиантовую пряжку, еще один — пояс с сапфирами… Скоро мой кухонный стол сплошь был покрыт драгоценными вещами и искрился, как лужа под весенним солнцем. Я с изумлением заметила в этой груде алмазный букет императрицы Елизаветы Петровны и ее же парадные серьги, отлично мне известные по альбому «Алмазный фонд России». Каков наглец!

— Вы что, наделали бриллиантов из тел убитых вами женщин? — вскричала я.

— Ты, Юлия, не только глупа, но и вульгарна. Не потому ли я обожаю тебя? Говорят тебе русским языком: никто не умер, а элементы…

— Все мы состоим из элементов! Все, когда умираем, расходимся на молекулы. Это и есть смерть! И больно, и страшно, и навсегда! Проклятый убийца! — простонала я в тоске. Гарри Иванович потерял терпение:

— Мне надоело толочь воду в ступе. Либо ты предашься мне и моему делу, либо…

— Никогда!

Бек вздохнул горячо и тяжко. На меня пыхнуло из его ноздрей сухим неживым жаром.

— Жаль, — тихо сказал он. — Ты очень похожа на… Жаль. Я ошибся. Ты пуста и косна, ты тянешь меня вниз, в убожество, в грязь, раскисшую от дождя, где вязнут ноги и где ничего нет, кроме омерзительных червей… Я понял теперь!

Он порылся в дипломате, вытащил какой-то аптечный пузырек коричневого стекла, высыпал оттуда немного порошка, похожего на соду, и лизнул острым бледным языком. Порошок, наверное, был горький, потому что Бек страшно сморщился, а потом широко открыл рот и часто задышал, будто хватил перца. Из его глаз покатились слезы. Однако он быстро справился с собой и громко высморкался во влажный платок-компресс, все еще лежавший на столе. Я увидела, что на его левом глазу больше нет синяка. Лицо его и тело, только что скукоженные, как сухой гриб, стали расти, расправляться и свежеть, будто Бека надували изнутри. Повисшие морщинистые щеки натянулись, блестящие глаза вдруг вынырнули из-под дряблых век, а ростом он был уже под потолок. Из редких проволочных кудрей поднялись толстые витые рога. И копыта стали здоровенные, как у коня. Рогатый Бек вынул из дипломата еще одну склянку, тоже аптечного вида, и ловко плеснул из нее на пол. Он, я и стол, заваленный драгоценностями, оказались как бы на острове, а вокруг смоляным кольцом побежал странный ручей. Его воды — воды ли? — неслись по кругу с бешеной скоростью. Взбулькивали торопливо волны, гребешки которых дымились. Что же, Бек решил пожар в моей квартире устроить?