Прошлой осенью в аду - Страница 54

— Что?

Забыть ее лица я не могу! Да, она была похожа на вас, Юлия, но в ту ночь постарела, осунулась, будто это из нее, а не из Цецилия вылили кровь. Зато ее глаза блестели, как стекло. Я рассказал ей обо всем, что видел. Она даже не пошевелилась, только сказала мне:

— Я знала, что это так! Когда взошла полная луна, мой мальчик весь был в крови. Дядя убийца и злодей! Вызвать его на суд принцепса? <Главой судебной власти Империи был сам император. Он назначал чиновников, разбиравших дела. Принцепс — один из титулов императора> Но что ему это? У нет давно нет ни чести, ни доброго имени, а над прочим суд не властен. Кто станет слушать тебя, раба? Пусть некоторые тебе поверят, но дядя откупится — он так богат! Нет, я сделаю, как задумала: приму его сватовство и убью. То, что будет потом со мною, неважно.

Я знал, что так она и сделает. Болтали, что в юности она была легкомысленна, с ума сходила по мимам и гладиаторам, имела любовников при муже и после. Я не знал ее такой. Теперь она шла к смерти своей охотой и доблестно, как древние матроны.

— Какой ты нечистый, Агафангел, — вдруг заметила она и поморщилась при виде коростой застывших на мне Геренниевых снадобий. — Баня у нас не топлена, но, кажется, осталась горячая вода. Помойся и приходи.

Я поплескался немного остатками воды, но от этого липкое зелье пристало ко мне еще цепче. Мне даже больно было раздеваться — ткань будто прикипела к коже. Тогда я решил отправиться на озеро или заброшенный пруд, бывший на окраине города. Вода в нем мутная, вонючая и, говорят, нездоровая, но рабы иногда купались там. Место это было безлюдное и дикое, тем более ночью, но мне так хотелось поскорее избавиться от клейкой грязи, что я поборол страх. Бояться ли мне жалкой лужи после огненной бани Геренния? Я с наслаждением плюхнулся в пруд и поплыл. Вода была теплой и черной. Какие-то подводные растения чертили стеблями по моим ногам, головастики проснулись и запестрели в отстоявшейся за ночь воде. Луна все еще сияла, вода была вся в белых блестках, и мне казалось, что лунный свет, подобно серебру, очищает скверную воду пруда. Я долго плавал. Корка снадобий постепенно разбухла и сошла с меня. Я снял и отполоскал одежду и все никак не мог всласть наплескаться в воде, которая, как мне почудилось, лишилась тины и мути и даже стала отдавать запахом левкоев. Наконец я заставил себя выбраться на берег, надел сырую одежду и побрел домой. Пока я плавал, то веселился, как рыба, у которой нет ни памяти, ни горестей. Теперь же снова стеснилось сердце: я знал, что иду пережить смерть Цецилия, отчаяние Юлии и, возможно, ее гибель. Но вместе с несчастиями я обрету свободу!

Когда я вернулся, меня встретил неистовый женский вой. Цецилий испустил дух четверть часа назад. И в эту же минуту в дом постучался Геренний. Он сказал, что увидел свет и смятение в усадьбе и пришел помочь родственнице и утешить ее. Его впустили в покои. Юлия вышла к нему со спокойным лицом. Ближние женщины удивились, но решили, что она давно свыклась с неизбежной кончиной сына и потому не льет слез. Юлия приказала служанкам выйти, но одна из них, та самая Гордия, любопытная и пронырливая баба, притаилась за дверью. Благодаря ей и стало известно, что произошло далее. Гордия уверена была не только в том, что Геренний женится на госпоже, но и в том, что они давно любовники. Ей захотелось подсмотреть, как Юлия Присцилла осквернит траур беспутством. Поначалу все к тому и шло. Геренний утешал Юлию, обещал поддержку, сулил деньги, обнимал бесстыдно и убеждал разделить его труды и великие знания (глупая Гордия решила, что Геренний что-то вроде адвоката и научит Юлию управлять имениями и доходами). Юлия соглашалась и льнула к дяде, и давала себя целовать, но вдруг выхватила спрятанный под одеждой кинжал и замахнулась на Геренния. Он вздрогнул и невольно заслонился рукой. Когда кинжал коснулся его ладони, белая вспышка осветила комнату. И треск, и дрожание стен, и резкий, грозный аромат свежести говорили о том, что это молния. Юлия вспыхнула и в один миг обратилась в огненный столб. Скоро от нее осталась лишь горсть золы. Испепелились и плоть, и одежда. Геренний зарыдал и бросился вон из дому. Он пробежал мимо обмершей Гордии, даже не заметив ее. Лицо его было страшное, а одежды пахли гарью и серой.

На другой день уже наследники хозяйничали в доме Юлии и Цецилия — распоряжались, готовили похороны, раздавали легаты. <Легаты — подарки, определенные в завещании лицам, не являющимся основными наследниками> Большинство слуг по завещанию Юлии Присциллы было отпущено на волю, в том числе и я. Геренний с той страшной ночи исчез бесследно. Никто о нем не вспоминал и не спрашивал, будто его никогда и не было. Верно, он напустил на всех какую-то одурь, чтоб предать забвению свои темные дела и себя самого. Гордия, той же ночью рассказавшая нам о смерти Юлии, через неделю уже не помнила ничего. Любопытно то, что пруд, где я смывал с себя колдовские зелья, в самом деле очистился. Вода там сделалась редкостно прозрачной. Пошли слухи, что в озерце искупались нимфы, и потому вода получила целебную силу. Туда стали стекаться хворые и увечные, многие излечивались, но к зиме пруд высох.

Я один теперь помнил Геренния и устремился за ним. Я чуял его непостижимым образом, я преследовал его, я изо всех своих слабых сил пытался мешать ему творить его ужасные дела. Странное дело: шли годы, а я не старел, не слабел, не менялся лицом. Когда пришла пора умирать (я считал годы!), я томился и горевал, что не смог, не успел одолеть Геренния. Однако я снова жил и жил; боги умерли, явились другие и тоже одряхлели; я крестился, менял имена, но жил! Я почти уже не понимал, кто же я — и есть ли я, или я только орудие, которым должно покарать чудовище. Чье орудие, об этом страшно и думать!