Прошлой осенью в аду - Страница 31

— Валите-ка отсюда, — бодро закончила Чупачупсиха. — Стали, загородили все, покупателей отпугиваете!

Торгующие ведьмы дружно загалдели в поддержку золотой бабы. Негритенок икал от удовольствия. Седельников переминался с ноги на ногу.

— Ну что же ты не кидаешься помидорами? — саркастически спросила я. — Или ты только с интеллигентными людьми буян?

— Сама видишь, какие тут грымзы, — буркнул он.

Оскорбленные грымзы перешли на визг, а Цедилов умиленно любовался чернокожим ангелочком: пока шла баталия, тот вытащил из зеленого бабкиного кармана десятку и сделал из нее самолетик.

— Так, дамы и господа, — перекрыла я своим профессиональным учительским голосом неистовый старушечий галдеж. — Не хотите добром — обратимся тогда к органам правосудия. Вас — да, вас, дама в бальном платье! — будем привлекать за торговлю краденым. Ведь сумка эта краденая. Пригласим милицию с рынка, составим акт изъятия…

Внезапно так и полезли из меня юридические словечки. Что значит телевизор смотреть!

— Баба, я какать хочу! — громко нарушил негритенок возникшую вдруг тишину.

— Никита, погоди! — отмахнулась от него Чупачупсиха. — Что, в сумке краденое?

— Да, — дружно ответили мы с Седельниковым.

— Но я ничего не крала! Я честно купила! Вот у этого! Не имеете права! Я не знала ничего! Это мое! Уходите отсюда!

Седельников, почуяв свет в конце туннеля, сразу осмелел:

— До чего вы тупая и юридически неграмотная! А еще бизнесом занимаетесь. Вам же битый час толкуют: возьмите свои триста, отдавайте сумку, и расстанемся друзьями.

— Но я не крала!

— Какая разница? Все равно все у вас конфискуют, и вам не останется ни шиша. Еще и по судам затаскают. Вы женщина неразвитая, нецивилизованная, невоздержанная на язык. Ахнуть не успеете, как вам срок впаяют. Будете лежать на нарах в золотом платье.

— Баба, я какать хочу! — нудел негритенок, ерзая на ящике.

— Погоди, Никита! Как это мне срок впаяют, когда я не крала?

— Вы скупали и сбывали краденое. Соучастие в организованной группе. От трех до восьми, — врал Седельников.

— Чего восьми?

— Да лет же! На нарах! Быстро берите свои триста и ведите ребенка в сортир.

Ошалелая Чупачупсиха тупо глядела на протянутые деньги, а Седельников двигал сумку к себе.

— Много крему продали? — осведомился он.

— Три банки.

— Гоните тогда еще шестьдесят рэ. И быстро, быстро в сортир, пока вас не замели!

Юридически-тюремных словечек он тоже из телевизора нахватался — одним глазом из-за «Незнайки» посматривал отечественные боевики. Китобойное лицо жадной Чупачупсихи налилось густой краской. Три сотни она взяла, но сумку в сторону Седельникова швырнула с такой злостью, что та подпрыгнула по кривой, накренилась, зевнула драной молнией, и желтенькие коробочки градом посыпались на грязный асфальт. Уже во время нашего спора с Чупачупсихой поднабралось достаточно зевак. Теперь уж все кому не лень, бросились подбирать коробочки и совать в сумку. Когда сбор закончился, сумка показалось мне более худой, чем в моей квартире или даже чем у Чупачупсихи за ящиком. Но главное, я услышала смех. Знакомый такой смех — ехидный, сухой, сипловатый. Я тогда его расслышала, когда Цедилов с несчастным лицом пытался собирать коробочки, а они все катились, он подбирал их и снова ронял. Жутковатый смех! И слышала я его где-то совсем недавно. Между тем в толпе зевак не было видно ни одного знакомого лица. Я обернулась. Никто не стоял за моей спиной. Зато я увидела ограду Фокинского рынка, а за ней какое-то здание. В закатном свете сияла щегольская вывеска «Ткани Европы». Магазин, где трудилась менеджер Харлампиева… Вот оно! Да это же Бек смеялся! Только где же он?

Пока я вертелась по сторонам, были подобраны последние коробочки и разбрелась жидкая толпа. Даже Седельников куда-то исчез — неужели устыдился? Мы с Цедиловым отошли от торговок. Он все поглядывал на асфальт, не завалялась ли где коробочка. В бауле был явный недобор. Мусору валялось кругом много, как всегда на подступах к большим рынкам, но ничего не виднелось подходящего, желтенького. Цедилов только вытащил из-под моего каблука какую-то большую глянцевую бумажку и вежливо подал мне:

— Не вы ли выронили?

— Нет, — поторопилась я ответить, хотя бумажку сразу узнала. Это был проспектик Бека, из тех, что лежали у него в приемной. Откуда он здесь? Проспектик свеженький, ярко-лакированный, тогда как весь окрестный мусор страшно запылен и затоптан…

— Вы знаете этого… человека? — спросил Цедилов, наблюдая, как я листаю проспектик.

— Знаю. По-моему, обыкновенный шарлатан. Дешевые трюки!

— Я бы не стал так его уничижать. Он страшный. Лучше не попадаться на его дороге. Если уж он вас выбрал… Почему вы смеетесь?

— Да ведь он мне то же самое про вас говорил. Страшнее вас зверя нет!

Цедилов улыбнулся кротко и слабо:

— Да, он такой! Он всегда лжет. Обещайте мне прямо сейчас, что не будете больше с ним встречаться. Он изобретателен и назойлив, поэтому ни за что, ни под каким предлогом…

Ну уж нет! С какой стати я буду обещать что-то первому встречному? Даже если он и не маньяк (а это еще не доказано!). Что же касается назойливости… Какой он мне советчик? Я сама знаю, что к чему. Я сама, может быть, к этому Беку больше не пойду. Вон и боль в боку, о которой я почти забыла, снова чувствуется… К черту Бека! И Цедилова к черту!

— Ничего я обещать не буду, — сухо сказала я маньяку. Он вздохнул очень серьезно:

— Хотя бы имя мое запомните. Агафангел. Геша, но лучше Агафангел.